Мудрость возмущённо отрицала, что известные всем сестрицы: Вера, Надежда, Любовь — её чада.

— Даже не внебрачные и не приёмные! — категорически мотала она головой. — Даже если заплатите, чтобы я согласилась, не получится! Ну, сами подумайте — они ведь слепы, упрямы, да и нужны лишь тогда, когда мозгов не хватает! Я же — сомнение во всём. Ведь разве возможно познание иначе? Да, любви все подвластны. И даже я сама! Хотя, по большому счёту, любой из всех разновидностей любви предпочитает любовь к себе. Мной же движет любовь к мудрости. То есть, снова-таки к себе! Может быть, признать родство с ней? Впрочем, нет — она лишь мутит разум, да с ума сводит.

Сёстры также отрицали родство, хотя по другим причинам.

— Как же можно такое предполагать! — гневно восклицала Вера. — Ведь для этой якобы мудрости, нет ничего святого!

— Надежду она считает глупой, — ехидно заявила Любовь, — а Веру — фанатичной.

— Вот и тебе от неё досталось, — тихо вздохнула Надежда, и процитировала:



«Любовь — это собственница. Чтобы прибрать к рукам новую жертву, она вселяет в неё экстатическое безумие. В конце концов, несчастные становятся добровольно рабами той, кого, находясь в здравом уме, обходили бы третьей дорогой».

— Это её слова? — возмутилась Любовь.

— Да, — подтвердила тихоня-сестрица, — я специально даже записала за ней.

Вера подтвердила, что они с Надеждой однажды слушали откровения Мудрости, когда та, довольная их вниманием, разоткровенничалась.



Однако Любовь вдруг неожиданно успокоилась и задумчиво произнесла:

— А ведь она права! Это в ней говорит досада.

Сестрицы, недоумевая, смотрели на Любовь, ожидая объяснений.

Та продолжила:

— Досада оттого, что желания затмевают ум. Ведь именно они лежат в основе всего. А сами желания исходят из сердца, а не из головы. Здесь ум вторичен, он словно на посылках. Вот Мудрость и бесится, осознавая, что никому не нужна.

Вера улыбнулась:

— Мне Мудрость в общем-то и без надобности.

— Как и мне ум, — поддержала её Надежда.